У новосибирской поэтессы Юлии Пивоваровой, судя по всему, не было иного пути. Человеку, который растет в окружении творческой интеллигенции, ничего другого не остается, кроме как рано или поздно начать писать самому. Юлины стихи впервые опубликовали в «Сибирских огнях», когда ей было тринадцать. Не слишком амбициозная, скорее, даже скромная, она много печатается и сейчас, вхожа во все поэтические тусовки Новосибирска, активно участвует в литературных конкурсах. Специально для N1.RU Юлия Пивоварова собрала свои стихи о Новосибирске, рассказала о сюре, который можно встретить в нашем городе, и о любви между строк.
На второй год из-за НЭТИнцев и Канта
Лет в 13-14 я начала курить. Как-то подошла к молодому дворнику за спичками, говорю, мол, дайте прикурить. А он отвечает: «Девушка, у вас глаза, опьяненные миром!». Так и познакомились. Он оказался студентом НЭТИ, а летом подрабатывал: мел дворы и сторожил детский сад. Он меня познакомил со всеми своими друзьями с факультета самолетостроения (факультет летательных аппаратов, — Ред.). И мы вместе стали посещать клуб-салон «Пуп земли». Его организовала профессорская дочка: там и писали, и читали, и сочиняли песни.
Вот тогда-то я что-то совсем перестала ходить в школу. Учиться стало неинтересно, а дружить со всеми этими взрослыми, как мне тогда казалось, НЭТИнцами, ездить с ними на Бердские заливы с палатками, ходить по кафешкам — это было совсем другое дело.
Я была неуправляемая. Мама с бабушкой повлиять на меня тогда не смогли, папа к тому времени уже жил в Питере. И вот однажды я пришла на линейку в начале учебного года. А мне говорят: «А ты в десятый класс не переходишь. Иди и учись снова в девятом». Так за низкую посещаемость я осталась на второй год.
Это все из-за тех НЭТИнцев. Они все там спорили, кто лучше — Кант или Гегель, и мне, конечно, лучше было про это, чем про учебу.
Сейчас той компании, ясное дело, нет. Кто разъехался, кто умер. Про них у меня есть немного вот в этих стихах:
Смотрите, вот уже девчонка
Стоит на собственных ногах
И манит семечкой бельчонка.
Над парком месяц в облаках.
А городские лесопарки
Всегда пугают высотой.
Там вечно пьяные Ремарки
Трезвонят тарою пустой.
Смотрите, девочка какая
Пошла учиться в институт,
Чтоб пить и целоваться тут,
Минуты времени роняя.
К ней относились, как к подарку
Науки точной самородки
Теперь же прочь бегут по парку,
Срезая путь и так короткий.
О верлибрах и феминитивах
Свои первые стихи я написала в пять лет. Во всяком случае, мама так говорит.
Мишка в окна поглядел,
Мишка лапкой повертел.
Что такое Мишка,
Понимаешь, Гришка?
Кто такой Гришка, я не знаю. Потом уже в школе начала писать осознанно. Причем первые стихи были без рифмы. Это то, что называется верлибрами (стихи, свободные от жесткой ритмической композиции, — Ред.). Сейчас они в моде. Я могу таких верлибров версты писать, но никакого желания не возникает. Потому что это просто. Современные верлибристы считают, что это очень сложное эстетическое занятие, что там есть что-то этакое. Но меня это засилье верлибра по стране уже достало. Все этим стали увлекаться, а мне кажется, что стихи, которые держат рифму, держат размер, гораздо сложнее и мелодичнее. Хороших верлибров мало, а просто поток сознания может понаписать любой человек с воображением. Все говорят, что я ошибаюсь, но я так вот думаю.
В любом другом городе я по Новосибирску начинаю скучать. Это город, который мне близок, без всяких там высоких слов о родине. Люди здесь человечные, отзывчивые, приятнее столичных
Первая публикация у меня была в «Сибирских огнях», когда мне было тринадцать лет. Напечатали довольно большую подборку. После этого мне начали писать письма какие-то дураки: «Пришлите вашу фотографию. Желательно, у реки». Фигуру хотели посмотреть. А ведь там было указано, что мне 13 лет.
Потом уже я стала увлекаться разными формами и размерами. И самые ценные советы мне давали как раз мамины друзья, литераторы. Я их теперь называю своими учителями. Советовали они дельно и очень ненавязчиво. Например, дядя Ваня Овчинников (Иван Овчинников, новосибирский поэт, прозаик и фольклорист, — Ред.) говорил: «Вот у тебя в стихах написано, как ты смотришь из окна. Знаешь, сколько людей об этом написали? Ты напиши лучше, как ты смотришь в чужие окна. Старайся делать наоборот, от обратного, с другой точки зрения». Так он отучил меня от примитива.
Кстати, у него есть очень крутые стихи про те времена, когда строили здание цирка.
Достраивают цирк, достроят,
А на развалины ручьев
Выходят девушки достойные,
Выходят мальчики ничо.
И сразу чувствуется лето.
И ты, ученье разлюбя,
Сбежишь с гуманитарных лекций,
Идешь и строишь из себя.
Я предпочитаю называться поэтессой, а не поэтом. Ни к чему мне носить мужские латы в поэзии, не надо мне вот этого. Мне часто говорят, что у меня мужской склад стихов. Им кажется, что я пишу мало о любви, но они просто плохо читают. О любви же необязательно сопли и слюни бесконечные: «Вот ты меня разлюбил, и я теперь такая грустная». Любовь — она между строк.
А сколько мужиков об этой любви пишут без конца, их еще и не заткнешь! У них тогда какой склад?
«В этом городе улицы разные, и гуляю по ним только я»
Я родилась на Владимировской, в доме напротив ОблГАИ. Там же училась: моими одноклассниками были дети или железнодорожников, или нахаловских. Вокруг был частный сектор, во дворе у нас стояли деревянные дома — сейчас всего этого уже нет.
Я много где жила: на Гоголя, возле Березовой рощи, на Связистов, на Ольховской (где площадь Сибиряков-Гвардейцев), потом опять жила на Гоголя, потом — на Ипподромской, сейчас — на Красном проспекте. Помотало меня не только по Новосибирску, но и по другим городам.
Я очень люблю новосибирские парки. Помню, как маленькая бегала вокруг фонтана-медведя в Первомайском сквере, и сейчас нынешние малыши с ним контактируют
Допустим, Питер (а у меня папа питерский) — это совсем не то. Мне там сразу плохо, вода там невкусная. Одно дело съездить туда на экскурсию, потом восхищаться, и совсем другое — жить там постоянно. Особенно зимой, когда мокрая пакость летит отовсюду, влажность невозможная. Не люблю я это, и хотя город очень красивый, хотя мама его безумно любила, хотя все детство меня туда таскали, не вдохновляет он меня.
А Новосибирск вдохновляет. Всякое здесь было — и хорошее, и плохое. В любом другом городе я по Новосибирску начинаю очень быстро скучать. Это город, который мне близок, без всяких там высоких слов о родине. Люди здесь человечные, отзывчивые, приятнее столичных.
Может, это связано с тем, что у нас переселенческий край, где все думают друг о друге. Изначально в каком-то поколении судьбы были тяжелые, потом это передавалось потомкам. У кого ни копни, у всех в семье было что-то плохое, тяжелое. Может, это суровый климат делает людей человечнее.
Я очень люблю новосибирские парки. Помню, как маленькая бегала вокруг фонтана-медведя в Первомайском сквере, и сейчас нынешние малыши с ним контактируют.
Конкретно про Новосибирск у меня мало стихов. Но так или иначе во всех проскальзывают какие-то места, какие-то топонимы.
Расцвело. Распустились ирисы.
Я безумно хочу тишины.
И фонтанные струи разбились
О проекцию полной луны.
Рассыпаются капельки красные,
Инфракрасным горят тополя,
В этом городе улицы разные,
И гуляю по ним только я.
Только я обладаю аллеями
И пространством пустых площадей,
Только я возле статуи Ленина
Отдыхаю от милых людей.
Или вот еще есть короткое:
У Вознесенского собора
Остановился лимузин.
Вы здесь венчаетесь, а скоро,
А скоро будете один.
Коза, Ольга Жилина и городская баня
В Новосибирске любое место, дом вызывают воспоминания. В скверике за Оперным, где трамвайное кольцо, я как-то видела удивительное. Тут все было очень неблагоустроенно, неухоженно, совсем не так, как сейчас. Не было ни дорожек, ни скамеек, ни освещения. И было лето, какое-то безлюдное лето.
Тогда как раз ремонтировали Оперный театр: на его крыше сидел мужик-ремонтник и пел узбекскую какую-то песню. Громко так пел, заливисто, с самой крыши. А внизу стоял другой мужик и под эту песню пас козу. Тогда на месте нынешних офисных центров на Депутатской как раз были деревянные дома. Вроде бы центр города, а тут такой сюр. Запомнилось на всю жизнь.
Одно время я жила на улице Ольховской. И там рядом есть улица Горбаня. Небольшая такая улочка с деревянными бараками. И я все думала: «Интересно, что это за городская баня такая? И где находится или находилась эта знаменитая городская баня?». Потом только поняла, что это не городская баня, а фамилия такая, Горбань.
Недавно я узнала, кто такая Ольга Жилина. Это очень героическая медсестра, столько она раненных повытаскивала. Мне нравится улица Ольги Жилиной. Вот сейчас мы идем по ней, она уютная, зеленая. А как-то раз я шла, здесь была слякоть, пасмурно, настроение было поганое, и я написала такие стихи:
Эта улица — это устрица.
В этом воздухе столько уксуса,
Столько ужаса, столько морока.
Эта улица напрочь мокрая.
Вся пронизана кислой сыростью,
Сильной скоростью, серой стылостью.
А над улицей этой — облачность.
И к друзьям нельзя, и к врачам нельзя.
Хулахупом, тяжелым обручем
Среди бела дня тьма вращается.
Эта улица в липкой поросли.
Не живых венков — мха прокисшего.
В темной затхлости, в стылой мороси
Отражением солнца рыжего
Мы стоим на ней, все поникшие,
Не режимные, одержимые.
Эта улица — каста низшая.
Ольги-Оленьки, Ольги Жилиной.
У меня она прям страшная какая-то получилась, эмоционально мрачная. На самом деле я отношусь к этой улице иначе. Конечно, тут нет никакого мха прокисшего.
А еще я как-то немного напутала про трамвай. Перепутала его с троллейбусом, это ведь троллейбус рогатый. А у меня там:
Трамвай-рогач уронит искру
Она лазоревого цвета.
Я будто век жую ириску —
Бесконечная конфета.
Какой такой рогатый трамвай? Я так и не знаю…
Графоманы лезут из всех щелей
Поэты маминого поколения собирались (это было в семидесятые) в читальном зале библиотеки ДК «Октябрьской Революции»: сначала они читали, потом запасались спиртным и разбредались кто куда. В доме на Каменской 82, где сейчас находится клуб детского творчества, раньше был союз писателей. Там собиралась более официозная тусовка, всякие авангардные поэты захаживали сюда ругаться. Или мириться. Это зависело от обстоятельств. Несмотря на то, что существовала некая вражда между «придворными» литераторами и «уличными», вахтеры в Союзе писателей были «своими» — пускали всех, пронести можно было что угодно, можно было даже там заночевать.
Сейчас основные поэтические тусовки происходят у Антона Метелькова в «Студии 312» (литературное пространство, объединяющее новосибирских авторов, которое находится в ГПНТБ СО РАН. Там проходят обсуждения текстов, читки пьес, открытые интервью, главная задача студии — создание и оформление Сибирской поэтической школы, — Ред.). Мне у него больше всего нравится: сюда приходят очень разные люди, молодежь. Это очень культурное место.
Кроме кружка Метелькова на звание поэтического места претендует бар на Ленина «Открой рот» Михаила Фаустова. У него все чуть более цивилизованно, но и неизбежно связано с коммерцией. Бывают литературные встречи в «Бродячей собаке» и «Синеме». Но полноценная тусовка происходит все-таки у Метелькова. Немного отдельно существуют академгородковские поэты. Короче говоря, нынешняя поэтическая тусовка очень разрознена.
От Союза писателей я стараюсь держаться подальше и не знаю, существует там сейчас какая-то жизнь или нет.
О некоем среднем уровне новосибирских поэтов сложно судить. Приходит очень много графоманов, лезут из всех щелей, остаются — и куда их девать потом? С другой стороны, они особо и не мешают. Костяк все равно состоит из нормальных авторов.
Новосибирскую поэзию отличает легкий юмор. Примерно, как у Овчинникова в стихах про цирк. Не ирония, насмешливая и холодная, а именно веселый, незлой, подтекст — вчитайтесь в местных авторов, вы его заметите.
